– Что не получится? – спросила я.

– Оформить тебя сегодня не получится. Меня не будет в лагере до вечера.

Оказалось, что Парджаме куда-то надо было ехать, а без нее меня выписать не могли. Если кто-то хотел преждевременно закончить свой ретрит, гид ретритеров должна была дать на это добро.

– Ну ты же можешь дать мне свое добро прямо сейчас, – сказала я.

– Я уже ушла из секретариата. Жди до завтра, – бросила она мне и пошла дальше.

В этот раз я быстро освоилась с изменившимся положением вещей. Я знала, что мне делать: в секретариат я теперь не пойду. После обеда, когда он закроется, я пойду к дяде Мите и скажу ему, что опоздала оформить свой отъезд. Я скажу ему также, что Парджама в курсе дела и ничего не имеет против. И тогда дядя Митя поможет мне уехать из «Трансформатора», как помог Инессе. Я решила дальше иметь дело только с ним.

С этим планом я отправилась обратно в свою комнату и по дороге думала, как я скажу Нюте о своем отъезде. Поразмыслив, я решила сделать это коротко и в последний момент. Узнав о моем намерении обойти секретариат, она могла бы поднять кипеж. Лучше было не рисковать. Я решила посвятить Нюту в свои планы, когда обо всем договорюсь с дядей Митей и приду забрать вещи из нашей комнаты. Вдаваться в подробности я не стану. Сошлюсь на спешку и попрощаюсь с ней по-деловому. Да, она славная девчуга, но стукачка. С ней можно не церемониться.

Я, как могла, коротала время до обеда, и когда раздался гонг, пошла в кантину. Поедая овощной суп с перловкой, который был здесь едва не каждый день, я принялась было по уже сложившейся привычке разыскивать среди сидевших за столами ретритеров знакомые лица, но заметила, что они мне больше не интересны. Еще совсем недавно мне было любопытно, что в этот раз отпечаталось на лице Леши, как выглядит Римма, поглядывает ли на нее опять из мужского ряда Рома, который всегда усаживался в кантине поблизости от своей подруги, и как посмотрит на меня Агата, когда поймает на себе мой взгляд, – она часто строила мне в ответ гримасы. Сейчас же я чувствовала безразличие к своим знакомцам. Я словно уже стала внутренне отъезжать и от них, и от «Трансформатора» в целом, как от промежуточной станции на своем пути дальше.

После обеда я отправилась к дяде Мите. Дверь в дом охранников была закрыта. Я заглянула в окно: в приемной было пусто.

Начинался тихий час, и ретриторам строго запрещалось мелькать на территории лагеря. Я решила переждать это время в своей комнате. Но и после тихого часа в «сторожке» никого не оказалось. Уж не уехал ли дядя Митя с Парджамой? Спросить было некого.

Я пошла в шатер посидеть на медитации. Просто чтобы переждать там полчаса и опять наведаться к дяде Мите, благо приходить на медитацию и уходить с нее разрешалось в любой момент. Випассана пару раз хорошо на меня подействовала, вдруг так будет и сейчас. Да и просто посидеть в тишине среди молчаливых людей было бы только приятно.

Место у столба, где я обычно медитировала, было свободным. Я прошла к нему и села на пол. Уже в первую минуту стало ясно, что мои мысли обо всем, что происходило со мной в последние дни, намного сильнее моего намерения переключить внимание на дыхание, как я собиралась. Часто вспоминался мой разговор с Малгеру. И эти ее вопросы: «Почему ты здесь? Потому что любишь мать? Или, может, потому что любишь меня?» Нечестные вопросы, верно я ей это сказала. Она ведь знала, что я не любила нашу мать. И ее саму… ну скажем, не совсем любила… А саму себя? Разве я любила саму себя? Что, если я вообще не могу никого любить?!

Впрочем, сказать о матери, что я ее совершенно не любила, это перебор. Точнее будет сказать, что я ее тоже не совсем любила…

Ну, не совсем любила, и что? Я не знала никого, кто бы любил своих близких «совсем», без примесей. Что вообще существует в чистом виде, без примесей? Вот есть дистиллированная вода, но пить ее и поливать ею цветы не рекомендуется…

А вообще, зачем я оправдываюсь? Кто это от меня требует?..

Хочется, чтобы были близкие, и хочется от них бежать. Донимает свой эгоизм, и донимает эгоизм близких. Разве это только у меня?! Это так у всех!

Сколько же вранья зависло вокруг любви…

Да и вообще, что называть любовью? И зачем все эти разговоры о ней, если каждый подразумевает свое? Вот я люблю свою личную свободу. Себя не люблю, а свою свободу – люблю. Для Ольги Марковны любовь к своей свободе – это эгоизм, а для меня – воздух, без которого я задохнусь…

За вопросами о любви темнели непроходимые дебри, и забираться туда я не хотела. Я пришла сюда не за этим. Я пришла не думать, а побыть в тишине.

Но что толку от внешней тишины, когда бурлит в голове?! И я ушла из шатра.

23

На подходе к домику охранников я увидела выходившего оттуда дядю Митю и перехватила его. Он куда-то спешил и говорить со мной не мог.

– Зайди позже, – бросил он мне на ходу.

Я пошла в свою комнату. Нюта уже куда-то ушла, и я стала собирать свои вещи, которые находились в разных местах. Упаковать их было не во что – мой рюкзак лежал в камере хранения. Чтобы эта куча не маячила перед глазами Нюты, когда она вернется, я сняла с подушки наволочку и спрятала все туда, а узел положила под кровать. Потом я опять пошла к дяде Мите.

Я потянула дверь «сторожки» на себя, и она поддалась. Распахнув ее, я остолбенела: в приемной, напротив меня, стоял не дядя Митя, как я ожидала, а человек, похожий на Кира. Сердце екнуло из-за этой схожести, мозг же не смог оценить происходящее – он впал в ступор.

Настоящий Кир остался в моей прошлой жизни, которая была на другой планете, а с нее он не мог бы сюда добраться. И потому я видела перед собой какого-то неизвестного мне мужчину, внешне похожего на Кира, – такой у меня была первая реакция.

– Так быстро?! – воскликнул этот мужчина и двинулся ко мне. В его глазах мелькнуло радостное удивление, которое я так хорошо знала и любила. Вот тогда мне и стало ясно, что передо мной настоящий Кир.

Но способность говорить ко мне еще не вернулась. Я только и могла что смотреть на него во все глаза.

– Как